Врачи не боги, или Монолог фельдшера скорой помощи

Каждый из нас может стать заложником ситуации, в которой без скорой помощи не обойтись. На работниках службы «03» лежит большая ответственность, закрепленная клятвой Гиппократа. Именно ею пациенты так любят упрекать медицинских работников, отчитывая, что скорая долго ехала да и вообще не помогла толком. А как устроена работа этой самой быстрой помощи? Кто приезжает на вызов в составе бригады? Что он может сделать? Ответы на эти вопросы нас, надеющихся на спасение жизни собственной или близких, не особо интересуют. Предлагаем вам монолог одного фельдшера. У него, как говорится, наболело.

Почему мы опаздываем

— Безусловно, все вызовы, на которые мы ездим, считаются срочными. Но есть те, которые можно отложить на час-два, есть острые — боль в сердце, судороги, бессознательное состояние и так далее. Считается, что на такой вызов никогда нельзя опаздывать. Но бригад нет (почему их нет, объясню позже). Бывает так, что сразу же по рации сообщается «вызов с опозданием за неимением бригад», то есть на этот вызов уже опоздали. А бывает и по-другому. Например, срочный вызов: у мужчины 60 лет боль в сердце, Ленинский район, а мы на ЧМЗ транспортировали больного и освободились. Отзваниваемся, на нас этот вызов перекидывают, едем. В итоге на бумаге все шито-крыто, а нам, чтобы из Металлургического района до Ленинского доехать, надо как минимум 40 минут. А за это время можно и умереть...

Отдельная тема, что часть вызовов абсолютно не для скорой. Зачастую люди не хотят сидеть в очереди в поликлинике. Безусловно, боль боли рознь, но различать все же можно. А ведь в это время мы могли бы скорее оказаться на другом вызове, где действительно была нужна скорая помощь.

Вместо врачей — фельдшеры

На все вызовы должны ездить по два человека — фельдшер и помощник. Иногда нас заставляют ездить по одному. А это просто невозможно — всегда должно быть хотя бы четыре руки! Не поедешь один — накажут, если поедешь и что-то случится — скажут, что виноват, мол, нельзя одному ездить. Я прихожу, говорю, что один не поеду, боюсь — вдруг чего случится; а мне в ответ: увольняйся.

Вообще, существуют фельдшерские, профильные и врачебные бригады. Последних практически не осталось: на наш взгляд, их попросту изжили. Раньше на заведомо сложные вызовы выезжали врачи. Сейчас — мы.

Разницу между фельдшером и врачом не надо объяснять. К нам поступил документ о том, что мы должны принять на себя функции лечащего, то есть, по сути, врачебные. Такого не может быть! Мы учились по три-четыре года! Мы лечим грубую патологию, оказываем доврачебную помощь, везем в больницу. Болит — обезболиваем, нет сознания — возвращаем, низкое давление — поднимаем. Наши знания — поверхностные.

Бывает так, что необходимо интубировать (вводить трубку в гортань), а это очень сложно. Это задача для профильной бригады. К ней относятся реаниматологи, кардиологи. Но их тоже не хватает: не принимают людей на работу, потому что нет сертификата, а за него необходимо платить. А такие бригады необходимы: у них обширный набор аппаратуры, углубленные знания. Если приезжают реаниматологи, то они интубируют, «садят» на аппарат искусственной вентиляции легких и транспортируют уже стабильного больного. А мы можем только поставить ларингомаску. Все-таки врач есть врач.

Если мы снимаем ЭКГ и видим, например, коронарный синдром, то, естественно, сразу же вызываем кардиологов. Они уже оказывают помощь — у них специализированные препараты, аппаратура и знания. А мы поддерживаем состояние больного до приезда специалистов.

Подсудное дело

Врачи нам читают специальные лекции. По мнению начальства, после таких занятий мы обязаны уметь делать то, про что нам рассказали. Например, прочли нам лекцию по интубации трахеи. Заслушал — обязан знать. Но на практике это просто нереально. Трахею легко порвать, а это подсудное дело. Мы просто не имеем права так рисковать./p>

А ответственность на нас огромная. Есть специальная комиссия, на которой с нас шкуру сдерут. Не будут защищать, разбираться, а наоборот. А от нас требуют стопроцентных диагнозов. Но у нас нет никакой дополнительной аппаратуры для диагностики: мы можем сделать кардиограмму, можем посмотреть количество сахара, померить пульс, сделать все необходимое для того, чтобы стабилизировать состояние.

Адские условия

В месяц мы вырабатываем 10 суток (с восьми до восьми) плюс так называемые дневные половинки — с восьми до пяти вечера. Бригад не хватает. Раньше было 94 бригады, а теперь нет даже 60 бригад. Должно быть больше, ведь у нас же город-миллионник! Такое снижение было вызвано большим количеством увольнений в связи с условиями работы. В течение трех лет буквально половина ребят ушли. В нашем отделении было 14 бригад, потом еще меньше и теперь, с 1 ноября, будет вообще 10.

Мы не приезжаем на подстанцию — перемещаемся с одного вызова на другой. Освобождаясь, мы отзваниваемся, что едем на заправку, для нас это время попить-поесть, отдохнуть. Но чаще всего вместо этого мы едем на другой вызов, и продолжаться это может чуть ли не большую часть смены. За 24 часа мы успеваем съездить на как минимум 20 вызовов, и это притом что на осмотр, диагностику и транспортировку в зависимости от сложности случая мы расходуем от 30 минут до полутора часов.

Выезжаем со станции в восемь утра. В следующий раз мы окажемся на подстанции примерно в два часа дня — за необходимыми медикаментами. Второй раз — для того, чтобы сменить водителя, — в семь вечера. Еще раз — на дозаправку автомобиля в районе 12 ночи. В общей сложности, за все сутки, мы можем потратить на себя и свои нужды не более двух-трех часов. Иногда бывает и четыре часа, но крайне редко. Это прописано в должностной инструкции, которую мы подписали. Отказаться ставить роспись нельзя. Парадокс этого документа еще и в том, что по сертификатам, которые получают сотрудники скорой помощи по итогам обучения, они фельдшеры и ничего более.

Мы не имеем права снимать смены. Людей настолько мало, что мы можем только меняться. Если никто не заменил, значит, что хочешь сделай, но выйди.

Жить на работе за 20 тысяч

У нас часто складывается впечатление, что скорая помощь никому не нужна. На чей только баланс ее не перекидывали. Мы раньше были МУЗ ССМП (Муниципальное учреждение здравоохранения Станция скорой медицинской помощи). Потом из нас сделали МКУЗ (Муниципальное казенное). Теперь же нас переводят на ФОМС. В связи с этим решается вопрос о том, сколько денег будет выделено на содержание. По слухам, вызов будет стоить в половину меньше. А если мы просто транспортировали больного или дали таблетку анальгина, то стоимость такого вызова будет чуть больше ста рублей. Если это случится, сотрудников станет еще меньше. Останутся только те, кто через пару лет спокойно отправится на пенсию. Возможно, отменят и стаж по выслуге лет.

Чтобы заработать, сейчас нам необходимо жить на работе. Я получаю 20 тысяч, плюс-минус две тысячи. Чтобы моя заработная плата составила 26, необходимо будет на две ставки работать. У нас бывают достаточно существенные премии, благодаря которым на скорой все-таки еще кто-то работает. Насчитываются они за количество вызов, за качество работы. Но списываются — за ерунду. Например, не расписался в журнале по приходу на работу — вычли треть премии. Опоздание на пять минут считается катастрофой, и за это же вычтут. Даже если ты умер и не пришел на работу — все равно вычтут. У нас также есть федеральные доплаты к заработной плате: три с половиной тысячи фельдшеру и пять — врачу. Но и их умудряются уменьшать!

Нехватка пряника, избыток кнута

На пятиминутках нас почему-то всегда стараются отчитать, предъявить что-то. Как в плохом детском саду. Ничего хорошего нам не говорят. А ведь движущая сила скорой помощи — это бригады. Но к нам относятся так, как будто не будь нас — ничего не изменится. А возмущаешься — говорят: увольняйся.

Чтобы как-то заявить о своей позиции, нам можно писать петиции, но подписать их должны все без исключения. По сути, работать в хороших условиях хотелось бы всем, но кому-то до пенсии осталось немного, а кто-то боится.

Экономят на нас везде, где только можно. Отопление включают позже, чем везде. Люди мерзнут, уходят на больничные. Туалеты у нас периодически просто закрывают, говорят: мол, засорились, ничего сделать не можем.

С лекарствами у нас, правда, все хорошо. Бывало такое, что были проблемы с поставкой препарата «Нолаксон». Но в основном все есть. Однако расходный материал никуда не годится: все самое дешевое. Одно время закупали недорогие капельные системы и бутыли с физраствором: иголки ломались или гнулись при протыкании крышки. Это все драгоценное время.

Некомфортное отношение

Автомобили — это отдельная тема. Они не меняются. В них летом жарко, зимой холодно. Этим летом был вообще кошмар. Замеряли температуру: около 70 градусов. Люди вызывают нас на пляж, например подозрение на тепловой удар, а мы сами с ним почти и приезжаем!

Если машина сломалась, то мы вынуждены перенести всю аппаратуру в другую, а это все время, силы, да и оборудование портится. А мы за него ответственны. При пропаже или порче мы восстанавливаем все за свой счет. Имеется у нас спецодежда. Нельзя носить короткий рукав, никаких шлепок — только закрытая обувь. Зимние костюмы на синтепоне, он быстро изнашивается, портится.

К некомфортным условиям труда добавляется и отношение населения. Каждый третий вызов — люди, находящиеся в состоянии алкогольного опьянения. Каждый второй из них заканчивается конфликтом. Обращаются на ты, предъявляют претензии, начинают объяснять, как надо делать. Случается, работникам скорой приходится даже драться на вызове.

В свою очередь жалобы от населения редко бывают конструктивными. Например, из наиболее частых: «у меня сильное давление, а вы мне дали таблетку, а не поставили укол». Это как минимум необоснованная жалоба. У нас почти нет уколов от давления! Один остался, но мы его ставим при очень высоком давлении. Мы не враги ни себе, ни больным. Мы работаем по приказам, по стандартам. Чаще всего жалоба из необоснованной становится вполне себе обоснованной: с нас списывают премии, делают выговоры.

Дорогие пациенты! Поймите: врачи не боги. А тем более на уровне скорой помощи…