1 февраля 2007, Автор: Светлана СИМАКОВА

Леонард Варфоломеев: «Мой мозг всегда в трудах»

Леонард Варфоломеев: «Мой мозг всегда в трудах»

В канун этого года народному артисту России Леонарду Ивановичу Варфоломееву, в творческой копилке которого более ста ролей на сцене и два десятка – в кино, исполнилось 70 лет. Но так повелось, что в срок он отмечает юбилеи лишь в узком семейном кругу. Перед Новым годом в театре жаркие будни, не до юбилейных торжеств. Все самое интересное откладывается на месяц. Завтра в театре драмы имени Наума Орлова бенефис самого народного челябинского артиста. У бенефиса громкое название «Верую!». Во что же верит Леонард ВАРФОЛОМЕЕВ? Об этом вы узнаете из нашего с ним разговора.

Без восторгов

- У каждого свое определение взрослости. 70 лет – это уже старость или зрелый период взрослого человека?

- Только сейчас почувствовал, что мне 70. Когда стал вот эти приглашения на бенефис друзьям разносить. Вдруг открыл, что какой-то важный рубеж я перешел… хотя внутренне стариком себя не чувствую. Но это уже и не взрослость. Взрослый мужчина желает любить женщину…

- А если говорить о профессии?

- Вот смотрю я на Борю Петрова. После репетиции он идет в джим, занимается на спортивных снарядах. А мне уже и этого не хочется, прихожу домой - и на боковую.

- Но было время, когда и вы любили спорт? Помнится, даже с артистами МХАТа в футбол играли.

- Было такое однажды. Веселый был матч. А спектакли, которые МХАТ тогда привез, –скучными. Я уснул на одном из спектаклей – это невероятно. Ведь пересмотрел в этом театре почти все, когда учился в ГИТИСе и когда работал у Бориса Ивановича Равенских в Пушкинском театре. Это были совсем другие спектакли. И я сказал об этом Олегу Ефремову.

- Что же он ответил?

- Он застеснялся, ответил: «Я знаю». Хотя, как его винить? Это было время «шептального реализма» - все на сцене вдруг заговорили по-киношному. Правда, положительный результат был. Соединение «шептального реализма» с театром породило хорошее телевизионное кино. Артисты театра стали хорошо вписываться в кино, была найдена «золотая середина». Но нет ничего лучшего для театра, чем система Станиславского. Недаром американцы Станиславского на вооружение взяли. Все время туда ездят, преподают и Михаил Козаков, и Анастасия Вертинская – она очень хороший педагог. Так же как у нас здесь Татьяна Скорокосова. Знаете, что в этом деле главное? Терпение. Анкор, еще анкор! Над студентом надо работать. Иначе отмщение невероятное. Этот человек просто погибнет в театре. Он не станет профессионалом, а наша профессия – жестока. Владеть залом меня обучали маститые артисты Одесского театра, во время войны этот театр переехал в Новосибирск… вот они меня учили: «Леонард, неверно работаешь!» Они не говорили «хорошо» или «плохо», говорили «неверно»! Не должно быть в нашем лексиконе восторгов: «как прекрасно!», «как замечательно!»… Как же замечательно, когда ты столько сил истратил на эту сцену, потому что неверно работал? Это в самодеятельности все легко и здорово.

Это грустно и смешно

- Но ведь начинали-то вы в любительском театре?

- Начал заниматься в самодеятельном Театре ЧТЗ, где были замечательные ленинградские педагоги. И как потом в ГИТИСе освобождался от самодеятельности! С тех пор самодеятельность ненавижу.

- Вы сразу поступили в ГИТИС?

- Нет. Первый раз меня не приняли. Кстати, мы с Андреем Мироновым вместе тогда поступали. И его тоже не приняли. Ни мать, ни отец ему не помогали. И, наверное, это правильно. Никогда не надо толкать человека в искусство. Лучше быть средним инженером, чем средним артистом. Артист по своей внутренней структуре очень раним, реагирует на все, тонкокож – что в нем творится, когда бывают неудачи! Боже мой – лучше не знать.

- Как встретил ГИТИС во второй раз?

- Когда прочли мою фамилию, я закричал: «Прочтите еще!» - «Да, Варфоломеев, вы приняты». Так началась удивительная жизнь. В девять часов утра я прибежал раньше всех и ждал… Открылась дверь, сначала появилась громадная трость, потом вошел громадный человек, бросил на стол громадный портфель и начал читать: «Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса…» Вот тут я понял, что я в ГИТИСе!
Мы были молоды, и нам было очень весело. Люблю рассказывать случай, как мы сдавали историю изобразительного искусства. Одному из студентов друг дал шпаргалку. Тот пошел отвечать: «Великий итальянский художник Джорджопе…» - «Что-что???» - «Великий итальянский художник Джорджопе…» - «Идите!» Все сдохли. Он не понял – «н» была написана как «п» - он так и переписал.

- В театре все изменилось?

- Театр - это грустно, трагично и вместе с тем смешно. И артисты трагикомичны. Нам, как никому другому, надо обладать чувством юмора. Даже в трагедии надо всегда искать долю юмора. Жизнь вообще очень трудна, но относиться к ней надо с юмором. Что для меня театр? Вот Гафт написал, который на своем хребте познал, что есть театр: «Театр, чем он так прельщает? В нем умереть иной готов! Как милосердно Бог прощает артистов, клоунов, шутов. Зачем в святое мы играем, на душу принимая грех? Зачем мы сердце разрываем? За деньги, радость, за успех? Зачем кричим? Зачем мы плачем, устраивая карнавал? Кому-то говорим – удача. Кому-то говорим – провал. Что за профессия такая? Уйдя со сцены, бывший маг, домой едва приковыляя, живет совсем-совсем не так. Но вымысел вас погружает туда, где прячутся мечты. Иллюзия опережает все то, во что не веришь ты. Жизнь коротка, как пьесы читка. Но если веришь – будешь жить. Театр – сладкая попытка вернуться, что-то изменить…» Поразительное стихотворение. Я согласен с ним на все сто.

Иллюзии

- Вы пришли в театр за иллюзией?

- Мне 70 лет, и я вспоминаю, как все начиналось. Здесь, в Челябинске. Почему я так захотел стать артистом? Обыкновенный мальчишка, носившийся по улицам на коньках, прикрученных к валенкам, с палкой вместо клюшки. Но в трофейном кино я увидел совсем другую жизнь – очаровательная Вивьен Ли, Кларк Гейбл… И я – ЧТЗовский паренек, никогда не видевший такой красоты, такой любви удивительной, был поражен. Неужели все это на самом деле может существовать в мире? Совсем не то, что я привык видеть, – серый город, заводские трубы, разбитые дороги, машины, везущие жмых, который мы ели в войну и после войны. И мне захотелось красоты. Так появилась мечта стать артистом. И когда я уже работал в театре, уже с Василием Лановым вместе работал в спектакле «Антоний и Клеопатра», я написал на зеркале своем в гримерке: «Вызываю на соцсоревнование Лоуренса Оливье». Ха!

- Возмечтать о красивой жизни и не остаться в столице – что это? Нежелание рисковать или особая любовь к родному городу с разбитыми дорогами и заводскими трубами?

- Еще одно стихотворение: «На том берегу были райские кущи, где яблоки рдели на каждом шагу. На том берегу и хлеба были гуще, был лес зеленее на том берегу. На том берегу, как на праздничном блюде, зимой голубели цветы на снегу…» Оно длинное, но самая главная строчка - «…и сердцем прозревши, увидел впервые свой берег – прекрасный, как сказочный сад».

- Видимо, вы уже тогда были взрослым человеком…

- Во всяком случае, в то время я ушел от друзей, которые пьянствовали и гуляли. Если бы я с ними остался, не было бы сегодня бенефиса. Приехал сегодня ко мне младший сын Антон из Москвы… Я счастлив. А он грустный – трудно в Москве. Хотя талантливый парень. Я ему говорю: ты не понимаешь! Ты уже весь мир объездил, столько всего увидел – это же счастье пройти этот путь! Но знаю, как это трудно. Признаюсь, я тогда убежал от несчастной любви. И я – народный артист Челябинска, своего города! Разве это не счастье?!

- Но ведь убежали еще и из прекрасной труппы театра имени Пушкина?

- Где с Володей Высоцким вводились в «Аленький цветочек» на роль Лешего. А курировала этот ввод Фаина Георгиевна Раневская. И она мне сказала: «Хорошо ввелись, молодой человек» (Леонард Иванович произносит это голосом Раневской).

А Раневская осталась

- О Фаине Георгиевне так много сегодня пишут и говорят…

- И я мог бы целую книгу написать. Мы были на гастролях в Екатеринбурге. В то самое время, когда трагедия случилась на «Маяке». Многие, узнав тогда об этом, быстро «заболели» и уехали. А она осталась. Как ее встречала публика! Она готова была ее на руках повсюду носить! И вот мы возвращаемся после репетиции, Фаина Георгиевна споткнулась о трамвайные рельсы: «Сломала! Сломала!» Но, оказалось, нет, не сломала она ногу. Ушибла. Ей все советы дают. И кто-то говорит про уринотерапию. « Но я не хочу в туалет», - восклицает Фаина Георгиевна. И тогда наша Катя предлагает: «А давайте я». Сделали компресс. Проходит несколько минут и Раневская кричит: «Катя, Катя, никто не поверит! Ты же народную артистку обос….».

- С Высоцким вы подружились?

- У него было много друзей. На гастролях в Риге нас поселили в одном номере. Он и ночи там не ночевал. У него и в Риге было много знакомых, друзей. Однажды вечером Володя ввалился в номер с компанией. А в руках охапка гладиолусов, прямо с луковицами, с комьями земли… Утром я слышу - шум, ругань под окнами. Выглядываю в окно, а там клумба пустая. Быстро сооружаю табличку «Не убирать» и вешаю на дверь нашего номера. Потом несколько дней партиями выношу в портфеле гладиолусы из номера на мусорку.

- А еще в вашей биографии были концертные бригады, с которыми объехали всю целину.

- Много было в этом доброго и смешного. У меня был конферанс с Мартынюком. Я играл на бубне, и, когда заболел опереточный артист, я его заменил: «Ты слышишь, Марица, я должен жениться…» Был в нашей бригаде Иосиф Кобзон, он стоял на контроле и рвал билеты. Недавно мы вспоминали это. Я уважаю Иосифа, он многим артистам помогает сейчас. А наш администратор Кукушкин исполнял просто пулевой номер с балалайкой – она плавала в воздухе, кувыркалась… Что он вытворял! И при этом играл виртуозно. Я такого по сей день не видел. Где теперь этот Кукушкин? В Акмолинске был, помню, последний концерт, после концерта сели кружком с бутылкой вина и выдавалась зарплата по кругу – три рубля, три рубля, три рубля, пять, пять, пять… десять, десять, десять… вот так раздавали деньги. Однажды после концерта в ночь поехали, заснули в дороге и вдруг мать-перемать: «Куда вас несет?» - «Мы едем с концертом» - «Какой концерт? Вы знаете, куда попали? На Байконур!» Страшное дело. А мы-то удивлялись, что солнце в какой-то пелене и дождь странный – теплый-теплый… Нас заперли в каком-то домике, забрали паспорта. Но кормили. Три дня выясняли, кто мы и зачем. И когда выяснили, посадили на машины, показали дорогу: «Чтобы духу вашего не было! Из-за вас два хороших человека с постов полетели».

Режиссер у плиты

- Есть или был актер, которого вы обожали, который вас завораживал?

- В кино это Пек и Оливье. В театре самое большое удовольствие я получал от игры Евгения Евстигнеева. Он был настолько свободен и красив – его нельзя было не любить. Женщины от него были без ума, хотя он был не красавец. Мне рассказывал бывший актер (он был у нас режиссером), как вводился в спектакль «Голый король». Вызубрил свой монолог ткача, выскочил на сцену, проговорил этот монолог с пылом… а Евгений Александрович смотрел на него смотрел и говорит: «Ты что, серьезно, что-ли?» На спектакле! Это гениально!

- Вы любите подобные импровизации на сцене?

- Еще бы. Это дорогого стоит. Однажды в «Любови Яровой» Коля Ларионов, он там меня расстреливает, говорит привычную фразу: «Грознов, к стенке!» - нажимает на курок, а выстрела нет… Он снова повторяет: «Грознов, к стенке!» Нет выстрела! И тогда я говорю: «Пух!» - и падаю. А Коля произносит: «Из бесшумного».

- А зал как отреагировал?

- Зрители глаза таращат, не могут понять, что происходит. Да-а-а, в театре не без этого. Это же живой организм.

- В чем сегодня, кроме театра, находите радость?

- Очень люблю готовить. И люблю покупать продукты. Вот тут я режиссер. Продукты – это мои артисты. Они же живые! Расскажу случай. В нашем доме живет растение. Не помню его названия. Оно зимой выпускает огромные прекрасные цветы. И вдруг начало гибнуть. Клара его и поливает, и переставляет - а оно не цветет и роняет листья. И вот, когда остался один листок, жена просыпается ночью и говорит мне: «Цветок мне сказал, что его грызут черви». Когда она вытащила его из горшка, там, действительно, был целый клубок червей! Теперь я с ним разговариваю как с живым.

- Леонард Иванович, поведайте тайну своего имени. Почему вас так назвали?

- Мама моя была детдомовкой и очень любила Леонардо да Винчи.

- Вас не дразнили в детстве из-за необычного имени?

- Меня все звали просто Лин. И не было у меня комплекса по поводу моего имени. У меня всю жизнь только один комплекс – не могу быстро выучивать текст. Я сижу над ним днем и ночью. Утешаю себя только одним – для мозга полезно. Мой мозг всегда в трудах.

На фото: Армен Джигарханян, Валентин Никулин и Леонард Варфоломеев на съемках фильма "Воздухоплаватель".

Cannot find 'cross_link' template with page ''